Культеранизм

Х.Л.Борхес
Перевод Б.Дубина
Из книги "Язык аргентинцев" ("El idioma de los argentinos") 1928

Уж если математика (эта специализированная система немногочисленных знаков, прилежно возведенная и управляемая разумом) включает примеры непостижимости и область постоянных споров, то что говорить о языке – разнородном скоплении множества символов, которыми распоряжается случай? Самодовольные книги вроде грамматик и словарей изображают строгость посреди беспорядка. Их, конечно же, надлежит изучать и почитать, но не забывая при этом, что любые классификации – продукт поздний, и творят, создают язык вовсе не они. Слова не станут безропотно принимать значения, розданные им словарем, и нерушимой связи между предписаниями грамматики и премами рассказа и рассуждения не существует.

Многозначность слов неопровержима. У каждого, кроме основного значения, есть еще дополнительные, а также немало других, как правило произвольных и ложных, считал Новалис («Werke», III, 207). Есть значения обиходные, этимологические, переносные, связанные с контекстом. Первые преобладают в разговоре и прозе, вторыми при случае одолжаются отдельные литераторы, третьи – обычная подпорка лентяев мысли. Что до последних, то, не узаконенные никем, они используются всеми. Это и есть литературная традиция – подразумеваемая ссылка на общие книги, запоздалый отголосок классицизма. Приравнивая в стихах голос к шарманке, ссылаешься на Каррьего, как если бы назвав его по имени; написав слово «лето», отсылаешь не просто к той поре года, когда стулья выносят на тротуар, раздвигая дом в глубину, но и ко времени, утвержденному и украшенному тысячами книг.

Поэзия – это заговор людей доброй воли с целью прославить мир. Тайные благодетели, поэты скитаются по градам и весям, и если заходят в жилища, то с мыслью не обокрасть их, а одарить; они – доброжелательные зрители окружающего. Присаживаются в тени дерева омбу, благодарят бриз за щедрость, вскидывают в небо радугу и стаи птиц. Невидимые слова под их покровительством поплощаются в жизнь. Проходят годы, и в результате их совместной переделки вещей с помощью слов люди однажды утром или вечером шагают по земле, уже преображенной стихами, вдоль рек, в которых плещется вечность строки, давно потерявшей автора. Предметы и указывающие на них слова достигают силы почти божественной. И тут поэзия пожинает плоды своего конца. Дальше идут досужие выверты, безделушки, игра с готовыми символами, самонадеянное словоизвержение наудачу. Это, по сути, и есть гонгорианство, или культеранизм. Иначе говоря, академизм – невыносимый и безобразный.

По-моему, культеранизм – это ненадежный, поддельный перл из тех, что венчают литературный упадок. Образцы кордовской школы семнадцатого столетия превосходят изделия тех или иных подобных эпох только известностью, но не ценностью. Их слава – порождение громких споров, одна из немногих бурь в застое испанской словестности – плохо подкрепляется теорией. Даже о пресловутом засилье метафор тут говорить сложно. Защищая метафору, Гильермо де Торре пытается опереться на признанный образец Гонгорры и цитирует строку:

причесывать ветра и утомлять леса,

но первая ее половина сравнивает ветер с прической, а вовсе не с причесыванием, вторая же – буквальный перевод из Вергилия.

Venatu invigilant pueri, sylvasque fatigant,

сказано в «Энеиде» (книга девятая, стих 605).

В качестве примера метафорической темноты обычно приводят начальные строки первой, полевой «Поэмы уединения»:

Стояла та цветущая Пора,
Когда Пловец, подложный Вор Европы
(Увенчаный двурогою Луною
И лучизарным Солнцем залитой),
Зефирной высотой
На выпас гнал послушные Светила.

Прилежные каббалисты от Пельисера или Сальседо-и-Коронеля до наших современников пытались логически оправдать подобное туманное стихотворство, как будто не обращая внимания на его главную цель – нанизывать пышные вокабулы. Собственно говоря, никаких сравнений здесь нет. Синтаксическая видимость, симуляция образа их не заменяет. Метафора – это мысль, связь представлений или идей. Дон Хуан де Хауреги, чье благоразумнейшее «Поэтическое рассуждение» переиздал и по достоинству превознес Менедес-и-Пелайо («Мысли об эстетике», III, 494), в свое время уже отмечал это пустозвонство культистов: «Во многих случаях написанное культистами следовало бы именовать не столько темным, сколько пустым». В том же духе высказывался Франсиско де Каскалес: «В довершение несчастий нас еще, как галерников, приковывают к скамье темноты пустыми словами».

Так может ли поэзия существовать без интуиции? Артур Шопенгауэр однажды назвал поэзию искусством предаваться игре воображения с помощью слов. Подозреваю, что эта романтическое понимание – одна из посылок, на которые опирается культеранизм. Но одно дело – вызывать в уме образ подлинного или воображаемого мира, а совсем другое – сводить его к визуальным или этикетным коннотациям слов, произвольно связанных друг с другом. К сожалению, абсолютное большинство наших поэтов отреклись от воображения в пользу романистов и историков, спекулируя лишь одним словестным волхвованием. Те живут сближением далеких слов, другие – роскошными словами, третьи, практикующие уменьшительные формы и междометия, рвутся в герои всевозможных «о если б мог», «вовеки» и «когда б ты знала». Воображать, думать не хочет ни один. Может быть, Гонгора среди них самый сознательный. Или, по крайней мере, наименее двуличный.

Культеранизм – в 1927 г. эссе было опубликовано в буэнос-айресской газете «Пренса» под названием «Гонгорианство».

Гильермо де Торре (1900-1972) – испанский писатель, литературный и художественный критик, один из основателей ультраизма (манифест этого движения опубликован в 1919 г.), сблизился с Борхесом в Мадриде в 1920 г. Вскоре переехал в Аргентину, в 1928 году породнился с Борхесом, женившись на его сестре Норе. Сборник стихов Г. де Торре «Винтовые лесницы» (1923) вышел с предисловием Борхеса.

Хосе Пельисер де Оссау-и-Тобар (1602-1679) – испанский барочный поэт и прозаик, автор первых серьезных трудов о творчестве Гонгоры.

Хосе Гарсиа Сальседо-и-Коронель (ок.1592-1651) – испанский писатель, комментатор Гонгоры.

Марселино Менедес-и-Пелайо (1856-1912) – испанский историк, литературовед.

Артур Шопенгауэр однажды назвал... – «Мир как воля и представление», том II, дополнения к 3-й книге, глава 37 «Об эстетике поэзии».