Порядок и новизна

Х.Л.Борхес
Перевод Б.Дубина
Из книги "Земля моей надежды" ("El tamaño de micsperanza") 1926

В одном из своих псалмов, чей доверительный и патетический тон, восходит, без сомнения, к Уитмену, Гийом Аполлинер разделил писателей на питомцев Порядка и первопроходцев Новизны, причем себя причислил к последним, призвав быть милосердными к их грехам и промахам. Впечатляющий шаг, приводящий на память прямо противоположный ход Гонгоры, который в такой же критический момент решился на последнюю разветку владений мрака и создал сонет, где сказано:

Друг-Одиночество, священный след
Впечатан в ужас твоего молчанья.

Оба, разумеется, понимали, о чем говорят, и чувствовали нехватку того, что выше всего ценили. Культ изощренного искусства – дело для семнадцатого века настолько же привычное и притягательное, как для нашей эпохи мятежей и потрясений – культ отваги.

Порядок и Новизна... В конечном счете любое индивидуальное новшество обогащает общий порядок: время узаконивает новинки, награждая их оправданным достоинством. Увы, на неизбежные формальности уходят, как правило, годы и годы. Знаменитый испанский спор петраркистов и приверженцев традиционного восьмисложника еще не кончен, и, вопреки историкам, подлинным победителем в нем пока что оказывается не Гарсиласо, а Кастильехо. Я имею ввиду лирику народного типа, в чьи затерянные просторы до нынешнего дня не проник ни единый отзвук боскановской метрики. Ни Эстанислао дель Кампо, ни Эрнандес, ни шарманка, уступающая перекресток самозабвенным жалобам «Без любви» или самозабвенной лихости «Сутенера из предместья», не почерпнули у итальянцев решительно ничего.

Любая новизна завтра станет нормой; любое новшество рано или поздно войдет в привычку. Мельчайшие подробности нашего повседневного обихода – словарь, выбранный для разговора с тем или иным собеседником, особое сцепление идей, по законам родства неминуемо влекущее за собой другую, – подчиняются этой судьбе и бегут по невидимым руслам, прорытых их собственным потоком. Эта общая истина тем более распространяется на стихи с их слуховой привычкой к рифме и круговоротом строф, сменяющихся весело и неумолимо, как времена года. Искусство – неукоснительное соблюдение правил и в самых, казалось бы, раскованных формах не теряет твердости. Ультраизм, все поставивший на метафору, отвергающий внешнее сходство и беззаботное рифмачество, которое грозит сегодняшнему поэту судьбой еще одного из подголосков Лугонеса, – не покушение на порядок, а поиск иного закона.

Понять, что возможности обновления в искусстве достаточно скромны, – наш удел, неприянтый, но неизбежный. У каждого времени – свой склад, и творческая смелость состоит в том, чтобы это подчеркнуть. Мы в самозабвении и неосведомленности толкуем о повсеместном рубенианстве, забывая, что, не будь Дарио, таким же орудием того же процесса (кавалерийский наскок девятисложного стиха, расшатывание цензуры, злоупотребление роскошью и орнаментикой) сделался бы кто-то другой – скажем, Хаймес Фрейре либо Лугонес. Невежество и обожествление объединяются, превознося безусловность прекрасного. Не мы ли последние полтора десятилетия присутствовали при выделке поразительного рукотворного двойника, когда «Мартина Фьерро» – книгу, вобравшую в себя все богатство риторики и не существующую без остальных гаучистских поэм – превращали в нечто беспримерное, основополагающее? Ни одного по-настоящему вдохновенного труда мы за это время не встретили, а потому хорошо знаем, сколько благородных лесов пришлось опустошить, чтобы поднялось это высокое племя, и ароматная поленица – благоухание и блеск жертвенного костра.

То, что новизна недостижима и за самыми непосредственными нашими шагами таится предначертанная судьба шахматных фигур, очевидно всякому, кто преодолел извилистые окраины искусства и с залитых солнцем террас окидывает взглядом непоколебимую прямизну центральных улиц. Славить подовное самообуздание, с благочестивым смирением его исповедовать – отличительная черта классицизма. Есть авторы, которые не избегают тривиального эпитета или откровенно расхожего образа, с почтением или иронией следуя предопределению всякого классициста. Их образ – Бен Джонсон, по словам Драйдена, «подчинявший себе авторов, как сопряженные государства» и вдохновенный этим символом веры до того, что создал итоговую книгу своей мысли и жизни из переводов, выражая суть собственных идей с помощью чужих фраз.

Порядок и новизна... Мне дороги оба пути, если по ним идут герои. Если оба они не повторяют друг друга. Если нынешняя дерзкость – не простая расплата за вчерашнее благоприличие. Если оба они – не двойная западня для отправившегося в дорогу. Прекрасно приветственное движение руки, раскалывающее толщу невыносимого одиночества. Прекрасен вчерашний голос, говорящий о нашем братстве, благодаря которому (как и благодаря дружбе) мы чувствуем, что похожи и способны прощать, любить, выносить жизнь. Глубочайшая тривиальность любви, пути и смерти безысходна и вечна.

...Аполлинер разделил писателей... – Отсылка к его стихотворению «Рыжекудрая красавица» (сб. «Калиграммы»), где поэт говорит о «давнем споре традиции и изобретения, Порядка и Новизны».

Гарсиласо де ла Вега (1503-1536) – испанский поэт, реформатор традиционного романсового и песенного стиха по новейшим образцам итальянского Возрождения.

Кристобаль дель Кастильехо (ок.1490-1556) – испанский поэт-традиционалист, противник итальянских веяний.

...боскановской метрики... – Хуан Боскан-и-Альмогавер (1490-1542) – испанский поэт, друг и поэтический сподвижник Гарсиласо де ла Веги.

«Без любви» – танго Роберто Эмилио Гойенече (?-1925).

«Сутенер из предместья» – танго Альфонсо до Рейерса (род. в 1905) на слова Мануэля Ромеро (1891-1954).

Рикардо Хаймес Фрейре (1868-1933) – боливийский поэт, сподвижник Руьена Дарио в обновлении латиноамериканской поэзии на рубеже веков, пропагандировал верлибр.

Джон Драйдер (1631-1700) – английский поэт, драматург, теоретик классицизма.